Русский язык в медиапространстве XIX века

Медиаперсоны

Петров Александр Григорьевич (1803-1887), в 1860-1865 гг. — цензор Московского цензурного комитета, в 1865-1885 гг. — председатель Санкт-Петербургского цензурного комитета, в 1885-1887 гг. — член Главного управления по делам печати, тайный советник. Выпускник Харьковского университета, факультетов юридического и этико-филологического отделения философского факультета. Попечитель Одесского учебного округа, директор Ришельевского лицея и др. учебных заведений.

«Жалею, что нет теперь в Петербурге Государя. На Главное Управление <Цензуры> жаловаться можно только ему, и я бы непременно довел о том до сведения Государя письмом или иным способом.

Можете себе представить теперь, в какое отношение становятся ко мне прочие цензора, и в особенности мой цензор Петров. Они точно кипятком ошпарены и собираются теснить меня на каждом слове и смотреть в микроскоп каждую букву». (И.С. Аксаков — граф.А.Д. Блудовой. 21 сентября 1861 г.).

«Непосредственным и ближайшим начальником моим был председатель Петербургского цензурного комитета действительный статский советник Александр Григорьевич Петров. С отвисшею нижнею губою, двумя рядами вставных зубов и донельзя подвижным лицом, напоминающим те игрушечные гуттаперчевые кукольные маски, сдавливая которые получаются разнообразнейшие выражения, Петров представлял из себя человека несомненного ума, огромной начитанности и изумительной, в его преклонные годы, памяти. Как председатель вверенного ему учреждения он был положительно незаменим, и за все многолетнее служение мое в цензурном ведомстве я не встречал более подходящего человека в этой роли. Не довольствуясь ведением текущих дел по комитету и распределением занятий между цензорами, он лично поглощал до прихода своего в комитет всю ту массу издающейся в Петербурге ежедневной периодической прессы и произведений печати, чтение которых лежало собственно на повседневной обязанности каждого из десяти цензоров комитета в отдельности. Обыкновенно к 1 часу все они сходились в комитет и докладывали ему о замеченных ими противоцензурных погрешностях в цензируемых ими газетах и журналах. Высунув нижнюю губу и меняя выражение лица сообразно с содержанием цитируемых ему сомнительных мест, Петров, бывало, молча и терпеливо выслушивал цензора-докладчика и, дав ему высказаться до конца, словно ловил его, огорошивая вдруг таким своим замечанием: «Все это так, но, по моему мнению, гораздо важнее обративших ваше внимание мест строки в таких-то статьях и на таких-то страницах», и при этом указывал на них в заранее уже им помеченных местах прозевавшему их и донельзя сконфуженному цензору.

Меня и сослуживца моего, секретаря комитета Н.И. Пантелеева <…> такая быстрота в чтении и свежесть памяти этого маститого старца всегда приводили в изумление, и мы таки побаивались его, зная наперед, что обойти его нет никакой возможности и что всякий наш невольный промах будет тотчас замечен им и поставлен нам на вид. Следует при этом отметить еще для полной обрисовки этого выдающегося чудака, что он, кроме указанных качеств, был всесторонне образованным человеком и попал в цензурное ведомство из ректоров одесского Ришельевского лицея, где занимал в то же время кафедру русской словесности или истории. Начал же он службу в нашем ведомстве цензором Московского цензурного комитета, откуда и был назначен первым начальником Главного управления по делам печати сенатором Щербининым председателем С.-Петербургского цензурного комитета.

Но, отмечая положительные качества покойного А.Г. Петрова, прослужившего многие года на председательском посту в петербургском комитете, я не могу не упомянуть и о слабой стороне его. Будучи чиновником старой школы, он отличался в своей служебной деятельности каким-то особенным культом перед начальством. Нам, младшим подчиненным его, он, например, не дозволял в присутствии своем «наводить критику» на действия высшей власти и всегда обрывал нас на первых же словах нашей неудобной и неприятной для его слуха речи, и мы знали, что в случае какого-либо служебного промаха с нашей стороны, а также и со стороны г. г. цензоров он не окажет никакого сопротивления и заступничества». (А.Е. Егоров. Страницы из прожитого. Одесса, 1913. Т. I. С. 135-136).

«В 1878 г. я стал составлять для журнала «Слово» научную хронику и тогда же был приглашен его редактором Дмитрием Андреевичем Коропчевским <…> заведовать не только научным, но и беллетристическим отделом издания ввиду особых моих симпатий к беллетристике, которые стали во мне пробуждаться. В начале лета издатель Жемчужников и редактор Коропчевский отправились отдыхать в свои деревни, и я остался полномочным хозяином журнала, что продолжалось около шести месяцев.

Тут случился со мной грех. В редакцию явился некто Жакляр, который подписывался Жикá, бывший парижский коммунар и содержатель бань на Васильевском острове. Он предложил статью о Вольтере. Статья была научная, хорошо переведенная женою г. Жакляра, по рождению русской. Разумеется, она была с протестующим направлением. Но такие статьи сплошь и рядом проходили в тогдашних журналах. Я принял статью, и первая половина ее вышла в июльской книжке.

Получаю приглашение из цензурного комитета. Являюсь.

Тогда председателем цензурного комитета был Петров.

Я увидел в кабинете бритую фигуру необыкновенной старости. У Петрова был большой сизый нос и огромная отвислая нижняя губа, тоже сизого цвета. Когда я вошел, он сидел в кресле и дремал.

— Имею честь представиться — такой-то, — начал я. — Я пришел по вашему приглашению.

— Что вам угодно? — пробормотал он.

— По вашему приглашению.

— А!

Он продолжал дремать. Мне показалось, что он умер, и что-то неприятное, как страх, шевельнулось во мне. Я чуть было не протянул руку, чтоб позвонить, но Петров внезапно открыл глаза, подтянул губу, громко чмокнул челюстью и сказал, кивнув головой:

— Кого я вижу пред собой?

Я объяснил.

— А! Вы малоросс?

— Я родился в Харьковской губернии… малоросс…

— А почему вы родились в Харьковской губернии?

— У матери моей было там имение, а отец служил.

— А ведь я тоже из Харькова. Скажите пожалуйста, какое приятное знакомство! Я ведь старожил Харьковской. Я еще в 1825 году подносил хлеб-соль императору Александру Благословенному во время следования его в Таганрог.

— Вот как!

— Как же. Пятьдесят лет тому назад слишком. Правда, я был тогда молод.

— Конечно, вы были тогда молоды, — любезно подтвердил я.

Петров хотел что-то сказать, но уронил веки, челюсть его внезапно отвисла, губа выпятилась и стала какой-то неестественно голубой, и он погрузился в сон.

Опять шевельнулось во мне чувство страха.

Может быть, прошла минута, но она была довольно долгим промежутком времени.

Наконец Петров опять открыла глаза.

— А, кого я вижу! Ба, земляк! Очень приятно, очень приятно. Так как же, милостивый государь, — грозно закричал он, — разве можно печатать такие статьи, как о Вольтере! Да знаете ли, что за такие статьи журнал надо бы сжечь… Сожгу, милостивый государь!

И еще раз заснул Петров. Теперь голова его упала совсем на грудь. Я решительно встал. Петров услышал шум отодвигаемого стула и поднял голову. Он постарался улыбнуться своими синими, раздвинувшимися до ушей губами.

— Ах, как мне жаль,— начал он с улыбкой, — что я должен был огорчить вас моей точкой зрения на статью Жика, тем более что вообще журнал мне очень, очень нравится. Я читаю научные статьи его с большим удовольствием и пользой для себя. Вы, кажется, ведете научную хронику сами?

— Да, я веду научную хронику.

— Очень хорошо и поучительно. Но дарвинизм, дарвинизм! — закричал он, сдвинув брови. — Ну да на дарвинизм плевать, — пояснил он, — а вот продолжения статьи о Вольтере чтобы не было.

Он постучал пальцем по столу.

— Чтобы я больше о Вольтере ничего не читал. Я Вольтера боюсь. Это самый вредный философ, какой когда-либо бременил землю. Он восставал не только на царственные троны, но и против Господа Бога. Он церковь осмеивал, библию… Сожгу!

Петров тоже встал во весь рост, упершись косточками кулаков в стол. Но и тут голова его как-то странно качнулась. Он стал бороться с одолевавшей его сонливостью, преодолел слабость и сделал самую милую и дружескую гримасу.

— Жму вашу руку, земляк. Воспоминания о Харькове для меня особенно приятны. Кланяйтесь городу, когда будете в Харькове.

— Я могу уходить?

Петров любезно развел руками и кивнул головой. Я ушел.

Принес Жика продолжение статьи. Тщательно прочитал я ее и показал Владимиру Ивановичу Жуковскому, который был членом редакции. Он тоже прочитал. Кое-что мы выставили из статьи и решили, что она смело может быть напечатана, так как содержала в себе гораздо меньше огня, чем первая статья. По-видимому, написана она была даже отчасти для листов. К тому же Петров произвел на меня впечатление донельзя странное и комичное. Одним словом, я не послушался цензурного комитета, и статья была напечатана.

Но зато книга не вышла в свет. Она была арестована и сожжена». (И.И. Ясинский. Мои цензора // Исторический вестник. 1911, №2. С. 534-542).

(Материалы подготовлены С. Эзериня).